Гейнор, пребывавший в хорошем расположении духа, похлопал Элрика по спине и чуть ли не весело сказал:
— Скоро, друг Элрик, мы оба получим то, что ищем!
Элрик ничего не ответил, спрашивая себя, а что предпримет Гейнор, если окажется, что оба они ищут одно и то же.
И это снова навело его на мысль о Розе, и он исполнился скорби, вспомнив, что потерял ее.
— Может быть, нам стоит сказать друг другу, что именно мы ищем, — сказал он. — Чтобы не было никаких неожиданностей, когда мы встретим сестер.
Гейнор пожал плечами. Он повернул свой шлем к Элрику, и глаза его, казалось, засветились меньшей печалью, чем в последнее время.
— Мы ищем не одно и то же, Элрик из Мелнибонэ, в этом ты можешь быть уверен.
— Я ищу ларец розового дерева, — прямо сказал Элрик.
— А я ищу цветок, который цветет с начала времен, — беззаботно сказал Гейнор.
Они уже были близко к кромке холма и почти достигли ее, когда земля внезапно затряслась от сильнейшего рева, который чуть не свалил их с ног. Затем опять послышался этот невыносимо громкий звук, словно кто-то ударил в огромный гонг, потом ударил еще раз. Элрик зажал уши руками, Гейнор упал на одно колено, словно гигантская рука прижала его к земле.
Этот огромный гонг прозвонил десять раз, но отзвуки этих ударов продолжались почти бессчетно, сотрясая утесы ближайших гор.
Наконец они смогли продолжить движение и вскоре оказались на вершине холма, откуда им открылся вид на огромное сооружение внизу, которого — они были в этом абсолютно уверены — еще мгновение назад там не было. И тем не менее перед ними во всей невообразимой сложности предстало нечто, состоящее из множества деревянных колес и чудовищных шестерен, все это скрипело, потрескивало и поворачивалось с неторопливой точностью, а где-то внутри стрекотал и поблескивал металл — медные, бронзовые и серебряные провода, рычаги и противовесы, образующие невозможные переплетения, странные сочленения, за которыми виднелись тысячи человеческих фигур, управляющих этим огромным механизмом. Они поворачивали рычаги, выполняли какие-то однообразные операции, несли по мосткам песок или ведра с водой, осторожно, вдоль разметки, призванной поддерживать какое-то тонкое внутреннее равновесие. И все это сооружение сотрясалось так, будто готово было развалиться в любую минуту и погубить всех обнаженных мужчин, женщин и детей, которые постоянно работали на нем. На самой вершине этой башни располагался большой шар. Элрику сначала показалось, что это стекло, но потом он понял, что перед ним прочнейшая мембрана из эктоплазмы, и он сразу же понял, что заключено в этой мембране, поскольку не было на земле колдуна, который не пытался бы разгадать ее тайну…
Гейнор тоже понял, что находится в мембране, и стало ясно: он страшится того, что должно предстать перед ними, как только эти огромные часы отмерят полагающиеся мгновения. А потом они услышали насмешливый голос, раздавшийся из ниоткуда:
— Ну, мои драгоценные малыши, теперь вы видите, как Ариох привносит время в безвременный мир? Всего лишь одно из небольших преимуществ Хаоса. Это мой взнос в Космическое Равновесие.
В его смехе звучала пугающе беззаботная жестокость.
Огромные часы тикали и громыхали, скрипели и клацали, и вся эта структура подрагивала, вибрировала при каждом движении и, казалось, была готова развалиться в любой момент. А из шарообразной мембраны на вершине, которая поворачивалась и сотрясалась каждую секунду, время от времени выглядывал злобный глаз, в неестественной тишине появлялась клыкастая пасть, мелькали убийственные когти, пострашнее когтей любого дракона, однако они никому не приносили вреда, потому что это существо было заключено в самую мощную из тюрем в Высших Мирах и за их пределами. А единственными существами, для заточения которых требовалась такая надежная тюрьма, были Владыки Высших Миров!
Гейнор, догадавшись, что происходит, сделал шаг назад, оглянулся, словно ища, где бы спрятаться, но такого уголка не нашлось. Ариох, видя его смятение, рассмеялся еще громче.
— Да-да, крошка Гейнор, твои глупые происки ни к чему не привели. Когда же вы все поймете, что у вас нет ни силы, ни характера для того, чтобы играть против богов, даже таких мелких, как я и граф Машабак, который сидит вот здесь? — Смех его стал громче.
Именно этого и боялся Гейнор. Его хозяин, единственный, кто мог защитить его от Ариоха, проиграл сражение. А это означало и то, что попытка Садрика обмануть своих покровителей и лишить их вознаграждения тоже, видимо, закончилась неудачей.
Но Гейнор уже и без того потерял слишком много, слишком много знал страха, видел слишком много ужасных судеб, слишком много страдал и заставлял страдать других, а потому не желал демонстрировать того, что было у него на сердце. Он собрался, сложил руки на груди перед собой и чуть кивнул своим шлемом, признавая очевидное.
— Значит, теперь я тебя должен называть моим повелителем, владыка Ариох? — сказал он.
— О да! Я всегда был твоим настоящим повелителем. Повелителем, который заботится о своих рабах. Я проявляю большой интерес к делишкам моих маленьких человечков, ибо их амбиции и мечты во многом отражают амбиции и мечты богов. Ариох всегда был Герцогом Ада, к которому обращается большинство смертных, когда им требуется вмешательство Хаоса. И я люблю тебя. Но больше всего я люблю народ Мелнибонэ, а из них больше всего я люблю Садрика и Элрика.
Гейнор не двигался, его шлем по-прежнему был слегка наклонен вперед, словно он ожидал для себя какой-нибудь страшной и жестокой судьбы.
— Видишь, как я защищаю своих рабов, — продолжал Ариох, по-прежнему оставаясь невидимым. Голос его смещался из одной части долины в другую, но всегда оставался сердечным, всегда веселым. — Эти часы поддерживают их жизни. Если кто-либо из них, молодой или старый, не сможет выполнить в срок свою конкретную функцию, все сооружение обвалится. Так мои существа узнают истинную природу взаимозависимости. Окажись один зубчик не в том зацеплении, одно ведро воды не в той емкости, сделай кто-нибудь неверный шаг по мосткам, промедли с поворотом рычага — и все рухнет. Чтобы продолжать жить, они должны поддерживать ход часов, и каждое существо несет ответственность за жизни всех остальных. Мой друг граф Машабак при этом не претерпит, конечно, особых неудобств, но мне доставит удовольствие видеть, как его маленькая тюрьма катается среди руин. Ты видишь своего прежнего хозяина, Гейнор? Что он приказал тебе искать?
— Цветок, повелитель. Цветок, который прожил тысячи лет с того момента, как расцвел впервые.
— Странно, почему Машабак сам не сказал мне об этом? Я доволен тобой, Гейнор. Будешь ли ты служить мне?
— Как скажешь, повелитель.
— Мой милый раб, я снова тебя люблю. Милый, милый, послушный раб. Ах, как я тебя люблю!
— И я тебя люблю, повелитель, — горько сказал Гейнор; в его голосе звучали тысячелетия поражений и неосуществленных желаний. — Я — твой раб.
— О мой раб! Мой прекрасный раб! Не желаешь ли ты снять свой шлем и показать мне твое лицо?
— Я не могу, повелитель. Под шлемом ничего нет.
— У тебя тоже ничего нет, Гейнор, кроме той жизни, которую я подарил тебе. Кроме сил ада, которые движут тобой. Кроме всепоглощающей алчности, которая снедает тебя. Хочешь, я уничтожу тебя, Гейнор?
— Если на то будет твоя воля, повелитель.
— Я думаю, сначала ты должен немного поработать в часах. Послужишь мне там, Гейнор? Или ты желаешь продолжить свои поиски?
— Как тебе будет угодно, владыка Ариох.
Элрик с отвращением слушал этот разговор, испытывая какое-то особое презрение к себе. Может быть, и его судьба тоже состоит в том, чтобы также беспрекословно, как Гейнор, служить Хаосу, теряя при этом остатки уважения к себе? Неужели такова окончательная цена, которую платишь за сделки с Хаосом? Но все же он знал, что его ждет другая судьба, что хотя он и проклят, но капля свободной воли у него еще оставалась. Или это всего лишь иллюзия, которой Ариох смягчает истину? Элрика передернуло.